Детство… удивительно счастливая, беззаботная пора… И как страшно звучат слова: «военное детство».

Война повлияла на судьбы миллионов людей. Мирная привычная жизнь закончилась.

«Дети войны». Война отняла у них светлое и радостное детство, искалечила детские судьбы. Они встретили войну в разном возрасте. Кто-то совсем крохой, кто-то подростком.

Сегодня мы публикуем воспоминания бывших несовершеннолетних узников концлагерей, гетто и других мест принудительного содержания, созданных фашистами и их союзниками в период Второй мировой войны.

Рассказывает Смирнова Зоя Алексеевна 1927 года рождения.

«Захожье.

До войны мы жили у торфопредприятия (сейчас его нет), оно находилось за Захожье ближе ко Мге. Папа работал старшим бухгалтером на торфопредприятии. У родителей нас было двое: я с сестрой. Когда началась война, мне было 13 лет, сестра младше меня на 5 лет.

Папу забрали в армию, их часть располагалась в Петергофе (там он и погиб - весточки о гибели не было, позже мы узнали, что он похоронен в Красном селе). Мы остались с мамой и сестрой.

Немцы заняли Никольское 28 августа 1941 года. Нас с мамой и сестрой, как и многих других, немцы забрали на принудительные работы. Мы стали узниками.

Всю войну нас с места на место перевозили и заставляли делать дороги. Каждый раз, когда нас перевозили, мы, узники – женщины и дети, подготавливали небольшой лагерь, жили в сараях на нарах. Мы строили дорогу через лес от Захожья в сторону Мги, потом немцы нас увезли в Лисино-Корпус, гоняли строить дорогу на Вырицу. Взрослые пилили жерди, а мы, дети, таскали их, ровняли песок.

Нас так постоянно гоняли… перевозили. Когда дорогу строили, рядом стреляли, где Красный Бор, Поповка.

Дорогой через лес, которую мы строили от Захожья до Мги (ближе ко Мге), пользуются в настоящее время.

Немцы, которые были постарше, были посознательнее, а молодые не сознательные. Помню было … Немцы обедают. Приедет кухня, они едят, а мы стоим и смотрим на них. Некоторые говорят нам: «Работай! Работай!», а некоторые возьмут в крышку от котелка отольют немного и нам дадут, одну крышку на двоих (редко кто из немцев так сделает).

Мы всю войну были в лагерях, нас перевозили с места на место.

Ярко помню:

Под бомбежкой везли нас на грузовом составе и вдруг начали бомбить поезд. Нас везли в вагонах, в поезде было жарко и душно, только наверху окошечки открыты. Наши летчики сверху увидели, что это немецкий состав едет и начали бомбить поезд, ехали рывками (то стоим, то едем). У нас был таганок на трех ножках, женщины нашли кастрюлю и кипятили кипяток, чтобы детям пить (другого пить было нечего). Я говорю маме: «Пойду посижу у двери». Открыла щель подышать. Женщина ко мне подошла с ребенком (года 2,5), попросила, чтобы он со мной посидел, подышал. Я ногой перегородила дверь, чтобы он не выполз, а щель большая была. А когда начали бомбить, поезд пошел рывком, я навернулась и на меня вылился весь кипяток, меня ошпарило, а сестре на ногу плита горячая упала. Я убрала ногу, и ребенок вывалился. Женщина кричит: «Ой, Сашенька! Сашенька!». Его нет. Он вывалился. Рядом шел вагон «немецкое бюро» и там был наш переводчик Володя (военнопленный). Хороший он был, заступался. Когда поезд приостановился он к нам подошел и спросил, что случилось. Смотрит идет мужчина вдоль поезда и несет ребенка. Ребенок упал на насыпь и по насыпи скатился, ничего он не поранился. Живой был!

Когда поезд останавливался нельзя было двери открывать, сразу охрана подходила, а было очень жарко, дышать было нечем.

Всю войну нас перегоняли с места на место, в Латвии мы были, Курляндии. В Курляндии война кончилась, командовал тогда Говоров, вот нас там и освободили (это в 1945 году).

Везде нас гоняли дороги строить. В лагере всю войну было тяжело (года были молодые).

Война кончилась, привезли нас в бывший военный лагерь (палатки стояли), проверили, сводили к врачам, в баню (палаточную) сводили, повезли потом поездом в сторону Ленинграда поднимать город. Всё было разрушено.

Помню привезли в Тосно. Была большая поляна и деревянные домики, так нас на улицу и выселили. Мы сидели под открытым небом. Дождик идет. Мы встали под крышу и стояли, некуда нас было заселить. Ходили хлопотали куда нам…отослали нас на сплав и лесозаготовку. Лес пилили, а летом сплавляли и в баржи грузили.

Вот так моя молодость вся прошла.

Помню остановился поезд (по-моему, у станции Вишера), сидели военные и жгли костерки, мы выскочили с вагона и подошли к ним постоять. Они нас расспрашивают куда мы.

Скорей бы домой.

Они говорят: не торопитесь домой. Что вас там ждет… багор да топор.

Так и есть.

Работали мы 4 года на лесозаготовках. Потом я стала постарше. На Кирпичный завод пошла работать, у пресса работала. Ни специальности, ни образования не было (5 классов).   

Помню, когда мы, дети, пошли собирать морошку, туда, где копали торф, через болота шел немецкий батальон, подальше слышалась бомбежка. Немцы нас остановили и спросили, где Петергоф. Мы показали направление. Они нам ничего не сделали, пошли колонной дальше, а там опять начался обстрел в стороне Захожья. Сначала мы боялись обстрелов, потом привыкли…

Всю войну в лагере. Всё время перевозят из одного места в другое, загружают по сараям. Работали тяжело - зря баланды (еда такая) не давали. Помню давали хлеб из патоки, жмыха перемолотого и опилок.

Немцы, что попало давали.

Нам варили баланду, да всякую чушь. Ели. Потому что есть нечего было. Баланда — это когда, муку в мельницах подметают со стен, пола, разведут и туда брюкву кормовую (подчас даже не чищенную). Немцы ходят на кухню есть, а мы подойдём с коробочкой и стоим у кухни, чтобы нам дали поесть. До сих пор помню, как у них на кухне гороховый суп варился. Мы с сестренкой бежим, а у них очередь стоит к кухне. До сих пор помню запах этот. Есть то хотелось...

Вспоминаешь…дак даже трясти начинает. Играть не давали. Зимой морозы 40 градусов были. Из одежды у кого, что было дома. Не раз нас бомбили, немцы нами укрывались.»

 

Делится своими воспоминаниями Миронова (Соловьева) Лидия Степановна 1938 года рождения.

Воспоминания восстановлены ею по рассказам мамы, брата.

«Когда немцы пришли в Никольское, мне было 3,9 лет. Наш дом стоял, где сейчас Детский дом, только ближе к дороге. Там брат посадил березку, она до сих пор растет у края дороги, а дом разбомбили 3 сентября 1941 года.

Я помню, как фашисты входили. Перед домом был сад и калитка. Мы с мамой стоим у калитки и едут на мотоцикле немцы. Сзади два танка ехали. На танках сидели немцы. Видимо нам читали сказки какие-то про викингов, что у них шлемы с рогами. Я у мамы спрашиваю: «А где у них рога?». А мама мне говорит: «Молчи, сейчас будут тебе рога». У мамы я потом спрашивала, был ли у нас такой разговор, она у нас строгая была. Сказала: «Был».

Пришли. Нас сразу выгнали из дома, в доме немцы устроили штаб. Мы до морозов поселились в землянке, там хранили овощи (Советский проспект у д. 223). У мамы там были набиты доски, огород был большой, хороший, но немцы маму не пускали в огород. В доме висела картина во всю стену, на ней сидели охотники и смотрели в окно, а бык лезет к охотникам. Немец ножом картину вырезал, мама заплакала, он ей сказал, что отправит эту картину отцу. Ещё висела очень большая красивая картина маслом, написан портрет моей бабушки, художником Тырановым. Она дружила с семьей художника, он её нарисовал. Немец тоже вырезал и забрал бабушкин портрет.

3 сентября, как мне всегда говорил Анатолий Алексеевич, это моя вина, что ваш дом разбомбили, у них была комсомольская организация в Никольском и они сообщили, где находится немецкий штаб. Мама говорила, что бомба попала в трубу и дом вдребезги, немцев много погибло, кто-то выскочил, во дворе стояло много машин, может с оборудованием, может со снарядами, что была большая стрельба.

Когда начались морозы, староста поселил нас в дом Васильевых. Дом стоял, где сейчас спортивный комплекс «Надежда», там даже воронка была большая после войны. В этом доме мы прожили до 1943 года.

Мне было почти 5 лет. Я помню, что на поле ближе к домам, где сейчас стадион стояли три виселицы. Привезли с Саблино какую-то молоденькую девочку, вели её по дороге, на шее у неё была веревка и немец держал её за веревку и вел к виселицам. Её повесили. Потом повесили братьев Корсаковых. Я хорошо их знала, мы всю войну вместе были. Они решили обокрасть какую-то немецкую кладовку, есть было нечего, немцы их поймали и повесили. Это была очень морозная зима, долго они перед окнами у нас висели, даже друг об друга стучали, когда был сильный ветер. Мама всегда окно закрытым держала. Немцы не разрешали их снимать. Потом веревка сама перетерлась, и они упали.

Потом там повесили мальчика лет 10-11. По рассказам никольских, он от бабушки с Новгородской области шел в Отрадное к маме. Наш никольский мужчина говорил, что очень много домов сгорело, что мальчик - партизан и поджог эти дома. Поймал мальчика, когда тот на берегу реки на костерке пек картошку, чтобы поесть. Предатель привел мальчика к немцам, сказал, что он партизан, и на второй день мальчишку повесили. Висел мальчик. Мужчина, наверное, хотел услужить немцам. Заведующая почтой рассказывала, что предатель ведет мальчишку, шуба лисья на мужчине одета, она к нему подбегает и говорит, что ж ты делаешь, это же ребенок, наши тебя накажут. Он ей ответил: «Иди давай, а то рядом будешь висеть». Она испугалась и убежала, ведь ей было всего 16 лет. 

Брат мне рассказывал. Был 1942 год жили в доме Васильевых. Сильный бой шел надо Мгой. Наш самолет, видимо, повредили немцы. Один летчик прыгнул с парашютом с самолета в районе Захожья, а второй сел на самолете на дорогу, которая на «Сокол» идет, повернул на Совхозную улицу и крылом самолета врезался в сарай у дома Васильевых. Это был солнечный день, мы были на улице. Детей много было: брат мой родной, двоюродный брат и те, кто постарше. Летчик выскочил и спросил у ребят, где он находится и есть ли немцы. Немного не долетел до аэродрома в Красном селе. Летчик сказал ребятам постарше, чтобы забирали малышей и прятались. Сейчас здесь будет жарко. Мама потом рассказывала, что набежали немцы, он отстреливался и последнюю пулю оставил себе. Захоронен на старом кладбище внизу, там много могил тех, кто умер во время войны.

Пришел староста, летчика раздели, всё с него сняли, теплые вещи, куртку и он так лежал. Нам ребятишкам любопытно, мы с сестрой открыли немножко занавеску и видим лежит летчик в белом нижнем белье. Как говорила мама, потом приехал с Саблино немецкий офицер, кричал на солдат. Что они долго не могли взять в плен летчика. Что надо воевать, как русский солдат, тогда бы мы давно победили.

Создана была «похоронная команда» из жителей Никольского и им разрешили захоронить тело летчика. Две женщины положили его на саночки, закрыли фуфайкой и повезли на кладбище. Рассказывали, что, когда его тело везли, немцы шли, хохотали и кидали окурки на него.

Ещё помню, немцы держали наших военнопленных, а когда им нужно было своих раненных лечить, они всех военнопленных перевели в столовую Стекольного завода имени Бадаева. Когда их стало слишком много, то они огородили колючей проволокой территорию вокруг столовой и там их держали. В подвалах была котельная, кусок котельной сохранился, сейчас там принимают лом у улицы Западная. Там пытали, нас брат туда водил после войны, там стены были все в крови, лежали щипцы у печки, цепи висели. Когда узнали, что туда ребятишки бегают, силами воинской части, которая тут стояла, всё разобрали, уничтожили.

Мы жили здесь до 13 февраля 1943 года. Есть нечего было. Летом крапиву, лебеду, клевер собирали. Из головок клевера мама варила кашу нам, из лебеды и крапивы пекли лепешки, суп варили. Огороды не сажали. Никто не разрешал. Маму и старшего брата (ему было 9 лет) гоняли строить дорогу на Захожье. Женщины укладывали дорогу из маленьких бревен, а брат и другие дети жгли костры, сжигали мелочь, посыпали дорогу песком.

Два года назад мы с дочерью прошлись по этой дороге и посмотрели места, где стояли немецкие палатки.

В 1943 году пришел староста и сказал маме, чтобы собирала ребятишек, что завтра приедет машина за последними никольскими, будут вывозить в лагеря. Помню ночью нас разбудили, лаяли собаки, немцы бегали, кричали. Нас с сестрой мама посадила на саночки, брат сам запрыгнул на машину. Женя Папушин был с нами, подал нам санки и запрыгнул на машину. Он рассказывал, что помнит, как мою маму Елизавету (Лилю) немец ударил прикладом так, что ей было не забраться на машину. Много семей никольских вывезли. Нас увезли на станцию Волосковецы у эстонской границы, там держали нас две недели. Что там произошло у немцев, мы не знаем, но они повернули обратно и повезли нас в город Красногвардейск (это сейчас Гатчина). Вагон был набит людьми, хорошо мой старший брат проворный, запихнул нас с сестрой с санками под полку. Было тесно, что даже не развернуться было, в вагоне был грудной ребенок, в тесноте его придавили и он умер. Там красные казармы, нас отправили в деревянные летние казармы. Месяц февраль был. Огромные щели между досок, нары, посредине печка топится и день и ночь. Молодые ребята Федосеев Юра, Королевы, Сысоевы, Лямины с нами были.

Все холода мы были в Гатчине. Маму гоняли на дорогу чистить снег, мы с сестрой на нарах сидели. Вечером мама на плите нагреет кирпичи, потом нам в ноги положит, а утром встаешь пальтишки примерзшие. Когда уезжали нам разрешили взять только то, что было надето на нас и смену и больше ничего.

Вернулись в Никольское в марте 1945 года. У мамы три сестры было, и они говорили о войне. Мы слушали, поэтому вот что-то помнишь, что-то не помнишь.

С Гатчины нас перевезли в Эстонию, в концлагерь «Пиркуль» (немцы так его называли). К нам в казармы приезжал батюшка на праздники, с ним ходил всё время мальчик, икону нес и помогал ему.

Помню была Пасха, священник нес корзину с крашенными яичками и раздавал всем, а я всё рядом с ним шла и заглядывала, даст он мне яичко или не даст. Он посмотрел на меня, я была темненькая с завивающимися волосами, и он мне говорит иди отсюда, а то тебя с цыганами завтра увезут. Мама рассказывала, что цыган увезли с расстреляли. Я до сих пор помню, как они пели. Потом наши войска стали подходить к Прибалтике, нас увезли на станцию Остров (Псковской области) там загнали всех: мужчин, женщин, и детей в баню и дезинфицировали нас (стояла бочка и каждый подходил к ней и немец окунал нас головой в эту бочку, особенно женщин).

Мама всю войну на груди носила иконку, которую ей бабушка подарила, она её на свадьбу благословляла. Немец увидел эту иконку, она была в золотой оправе, забрал оправу, а иконку бросил под ноги. Иконку я до сих пор берегу.

Из Острова нас увезли в Псков. Концлагерь находился на аэродроме, когда-то там до войны находились наши самолеты. Опять эти холодные кирпичные стены, забитые народом. Снаряды бомбили. Сысоевы, Корсаковы (тетя Тоня с сыном) туда не приехали. Наша семья там была, семья Королевых с нами. Стали подходить наши, били наши по центральной части Эстонии. Видно, немцы стали бояться, стали подъезжать машины. Мама говорила, что поляки отказались воевать за немцев и их вывезли ночью и расстреляли, закопали в лесу. Все русские начали готовится к этому, мама даже мне надела что-то почище. Утром подошли немецкие машины, все плакали, все прощались друг с другом, нас развезли по деревням. Нашу семью поселили к одной бабушке в деревню Полохново (сейчас этой деревне нет уже, разрушена).  Пять человек спали на одной кровати, бабушка в другой комнатке за печкой спала. На полу было сено разбросано, палатки расстелены, и немцы с передовой приходили и там ночевали. У крыльца часовой, чтобы мы никуда не разбежались. С нами ещё была тетя Шура с Никольского, молодая девушка. Она с мамой стирали белье, брата Юру посылали колоть дрова, печки топить (куда я не помню). Выходить нам разрешали с разрешения, помню выйдем на крыльцо с сестрой, сидим, а через крыльцо летят снаряды (наши били большие скопления немцев). Брат говорил, что это «иван» полетел, а это «катюша» бьет. Во дворе стояли машины, ловили партизан. Был старый немец, он когда нас увидел, на следующий день сколько у него пальцев, столько садков с едой принес. Накормил нас, так мы двое суток спали. Мама прислушивалась живы мы или нет. Наелись наконец-то. Однажды мы проснулись утром, машин во дворе нет, немцы не кричат, не шумят, никто не стреляет. Брат прибегает и говорит, что немцев нет в древне – значит свобода. Наши идут.

После этого мы ещё прожили месяца два там, в Ленинград не пускали, железная дорога не работала. Приехали мы обратно в Никольское, сгрузили нас в Пустынке. А Сысоевых и Королевых в Саблино сгрузили. Воинская часть в Никольском стояла, они связались с нашими и на второй день за нами на лошади приехал дядя Яша Королев. Привезли. Дома нет. Мы до 1953 года по чужим домам скитались. Отец без вести пропал. Маму сразу поставили работать в маленький магазинчик. Я пошла в первый класс в 1946 году в Никольскую среднюю школу, мне в январе исполнилось 9 лет. В школу нечего было надевать.

Ещё до войны папу обвинили, не знаю в чем, он был мастером электроучастка на «Соколе». В этот день они начали проводить свет в Никольском, в поле работал со своей бригадой, а вечером пришли за ним, а он даже не посмотрел свою фуфайку, день теплый был, кто-то в карманы фуфайки подсыпал ему порох. Работали втроем и всех их обвинили предателями. А мама, как декабристка, искала его по всем уголкам, где только не была, даже в Смольный ездила. Там сидел офицер нога на ногу, ногой качает, и чтобы сказать, где папа был, сказал облизать сапог. Мама боевая у меня была, ничего делать не буду, пусть меня с ним посадят. А в углу сидел солдатик печатал. Когда она уходила этот солдатик в коридоре сунул в руку ей бумажку, она так до самого дома не разжимала руку, там был адрес, где отец. Она поехала в Кандалакшу, кругом тюрьмы, никого нет, милиционер ей помог добраться до того лагеря на озере Имандра, Кольский полуостров, туда, где отец находился, они строили там гидростанцию. Отец был расконвоированный, ходил свободно. В лагере сделали из фанеры закуточек, где мама с отцом жили. В 1938 году я там родилась у них. В этом же году отца освободили, сняли с него судимость. Устроился работать на Ижорский завод, оттуда пошел на войну. Пропал без вести 01 октября 1941 года, Вяземский район, Смоленская область.

В 1946 году я пошла в школу, закончила Никольскую среднюю школу. Нас никуда не принимали, а мне хотелось быть связистом. Потому что двоюродный брат таскал за собой, мы с ним строили линии от дома к дому и с их помощью переговаривались. Поехала подавать документы на связиста, сначала приняли документы на проверку, потом мне сказали, что у меня два темных пятна в биографии, это концлагерь и папа без вести пропал. Потом я вышла замуж, родила дочь, через 5 лет сына. Кирпичный завод готовили к пуску, монтировали телефонную станцию, я устроилась в электроцех. 40 лет я отработала: 9 лет на ручной телефонной станции; 18 лет на автоматической телефонной станции – наладчиком; 12 лет в электроцехе мастером. Муж моряк был, дома его почти не было. В этом году уже 20 лет будет, как я в организации малолетних узников. Дочка закончила два института, сейчас живет в Пушкине, сын закончил мореходное, тоже самое, что и отец, живет в Никольском, работал в геологоразведке механиком и на заводе Тойота.

Ещё из военного детства помню:

У сестры появилась на голове как шапочка из болячек, и мама попросилась у немцев в госпиталь немецкий, когда мы были в Полохново.  Пока они там были, я сидела в комнатке ждала и обратила внимание, как лежал толстый немец и мальчик худенький лет 15-17. От руки мальчика через шланг кровь бежала постоянно к руке немца. Когда мы вышли, я увидела, что тело этого мальчика лежало уже на земле около госпиталя. Через дорогу горел костер, а там торчит рука, рядом лежат доски, люди, бревна. Запах этот до сих пор преследует. Не могу, когда кто-то шашлыки делал на даче, уходила.

Когда были в Эстонии в лагере: туалета не было, вырыта яма и кинута доска. Ребятишки бегали в туалет на эту доску, присядешь, как птенец. Проходящий охранник (эстонец) ударил по этой доске ногой, девочка, которая рядом со мной сидела вылетела на землю, а я в эту яму. Когда мы бежали с ней в туалет, там стоял молоденький офицер, курил, он это увидел. Я цеплялась за эту доску и кричала, что доска проваливается. Он прибежал и меня за шкирку, как котенка, оттуда вытащил. Понес за шкирку до озера или реки, зашел в длинных сапогах в воду, я подумала, что он меня топить будет, я кричала, он меня пополоскал, снял одежду, с кармана достал кусочек мыла завернутый, постирал одежду, отжал, одел на меня. Там зрели груши, он в подол платья положил мне груш. Потом мне ещё попало от мамы, чтобы я не бегала без нее никуда. В это время мама с братом были на дороге. В этот день их сняли с дороги, маму перевели работать на кухню, а брата топить печки на кухне.

Мама много чего рассказывала, но я уже не всё помню. Она озорная по жизни была, веселая всегда, умерла в 61 год.»

Лидия Степановна с трепетом рассказывает о маме, благодаря которой им, детям, удалось пережить войну и выстроить самостоятельную достойную жизнь.

 

Хотим поблагодарить Зою Алексеевну и Лидию Степановну за беседу и пожелать крепкого здоровья, долгих лет жизни!

Беседовала с ветеранами Краюшко Зоя (представитель общественной организации «Добро для всех»)

Над текстом работали Васина Светлана, Инюкова Александра